Исполнилось сто лет со дня рождения актера,
который был совершенно не похож на свою эпоху
Как быстро наступают столетия тех, кого ты знал, видел, любил... И вдруг – столетие, как странно. Как не идет эта цифра тем, кого мы помним.
Помню, как на свое восьмидесятилетие Оболенский приехал в Свердловск, и тогда я увидел их вместе – моего дедушку Леонида Ивановича Рымаренко и худого красивого старика, лицо которого и фигура были мне уже знакомы по кино. Епископ в «Красном и черном», старый лорд в «Чисто английском убийстве». Еще со слов дедушки я знал, что Оболенский был консультантом «по дворянским манерам» на съемках моего любимого фильма «Звезда пленительного счастья».
Они сидели в нашей комнате, их голоса были слышны в коридоре, где я стоял у притолоки, не решаясь войти... Мне было двадцать лет, а я был застигнут белой завистью к этим старикам. Так они радовались встрече, накрытому скромному столу, близости своих вспыхнувших воспоминаний... Вдруг пронеслось в голове: мы никогда не будем такими стариками.
Как они ценили миг, называли его волшебным. Как умели распорядиться минутой встречи, дружества, тепла, укрытости от суеты и бурь. Моя бабушка Вера Елисеевна вспоминает: «Они никогда не беседовали чинно и скучно, как «солидные» люди. Всегда – взахлеб, как юнцы. Однажды Оболенский жил у нас три дня, и все эти дни были сплошным пиршеством бесед. Они вспоминали все, что могли вспомнить вместе. И все с неизменным интеллигентным юмором, с сияющими глазами...»
Однажды, я служил тогда в армии, дедушка прислал мне открытку в конверте. Я прочитал ее, а потом из конверта выпал листок бумаги. На нем были написаны всего несколько слов: «Мы не забываем, что сегодня у нас первый день оставшейся жизни». Я так и не знаю до сих пор – цитата это или дедушкины слова. Похоже и на стиль Оболенского.
Как-то в новогодней открытке писал он дедушке: «Мы с тобой синхронны не только в мыслях, но и в ударах сердца...» Они были тезками, почти ровесниками, с юности любили кино, это артельное бессонное скитальческое ремесло, из-за которого моя мама в детстве почти не видела своих родителей-режиссеров.
А еще их роднил совершенно детский интерес к жизни, к людям, к устройству мироздания. Казалось, что они только вчера оторвались от чтения Жюля Верна и Джека Лондона. Любопытство первооткрывателей не покидало их нигде и никогда.
Оболенский мог два месяца копировать для себя картину Матисса, чтобы усвоить его метод.
В середине восьмидесятых на Свердловской киностудии снимали многосерийный фильм о походах Ермака. Главным художником этой ленты был Юрий Иванович Истратов. Недавно он дал мне прочитать письмо Оболенского, полученное во время съемок. Там чисто профессиональные советы и среди них – воспоминание о том, как, будучи политзаключенным ГУЛАГа, Оболенский занимался ... археологическими раскопками в устье реки Таз, на месте поселения вольных новгородцев. О раскопках, конечно, кроме самого Оболенского, никто не догадывался. Зеки строили железную дорогу. Но Леонид Леонидович не просто махал кайлом и лопатой, но и внимательно вглядывался в содержание извлекаемого грунта. Так сначала он нашел осколки, а потом и половину вазы венецианского стекла. «Чуть прозрачная, зеленая, с золотой инкрустацией...» – вспоминает Оболенский и сообщает, что, очевидно, то были остатки разгромленного Ермаком города Мангазея.
Эта половинка вазы, эти осколки божественной красоты, сверкнувшие ему среди холода и смерти... Наверное, он, полюбовавшись на них, вынужден был со вздохом тут же их бросить. Но это уже был вздох не каторжника, а археолога.
Со знанием дела бывший зек пишет дальше: «Видимо, Ермаком, по его замыслу, была выстроена Новая Мангазея. Ныне – Туруханск... Самое тяжелое место ссылки, но удобное для побегов!..»
Кстати, и по побегам Леонид Леонидович был серьезным специалистом. В сорок третьем году бежал из фашистского плена и скрылся в монастыре, где был пострижен в монахи под именем Лаврентия.
«...Покойная жена, Клавдия, провожая на войну, дала мне псалом Давида, – рассказывал Оболенский. – Читал его в минуты, когда было тревожно, и, казалось – беда!.. Приходила уверенность, что пули и осколки летят мимо! Даже если бы и попали, то почел бы это за ошибку...»
После лагеря и ссылки нечего было и думать о Москве, и Оболенский прибился к Свердловской киностудии, где режиссером научно-популярного кино и работал мой дедушка. Оболенского определили администратором в мультцех, потом ассистентом режиссера. Для ученика Льва Кулешова и соратника Эйзенштейна это было, конечно, унижение. Но острее всего такое положение переживал не Оболенский, а мой дед. Он ездил в Москву, добивался у начальства, чтобы Оболенскому присвоили режиссерскую категорию, горячился: «Вы под стол пешком ходили, а он уже был режиссером-постановщиком игровых фильмов! Он волею обстоятельств попал в ассистенты...»
Наконец Оболенскому стали доверять съемки учебных фильмов. Но таких, за которые никто не брался. Первая режиссерская работа Оболенского в Свердловске называлась «Кроликовод».
Дедушка иногда передавал Оболенскому свои темы, уже утвержденные начальством: «Все-таки это не понос у курицы...» По этим подаренным темам Оболенский снял в качестве режиссера фильмы «Уральские самоцветы» и «Где не ступала нога человека».
«Для съемок ему не давали транспорта, – вспоминал дедушка, – и он везде ходил пешком. Жил в общежитии. Одежду для него однажды выпрашивали в костюмерной. Бедствовал. А был самым веселым человеком на студии...»
Сохранилась переписка моего дедушки с Оболенским за последние годы. В ней нет ничего стариковского. «Жду вызова от Герасимова...» «Если ты до половины января дома, – я бы к тебе на денек, если не обременю. Дома не сидится...» «Снимаюсь в трех картинах!..» «Купаюсь впервые в Днепре, впервые за мои 75...» «Живу серой актерской жизнью...» «Утвердили на роль князя Соколовского в «Подростке» Достоевского – пятисерийном фильме для ТВ...» «В Одессе снялся в фильме «Профессия – синьор из общества». Итальянская комедия. Я в эпизоде, но в ансамбле чудесных актеров: Софико Чиаурели, Ширвиндт, Удовиченко и Гринько!..»
А в последнем письме, подписанном «Инвалид Инвалидыч»: «...Не обижайся, Леонид, за молчание. И сидячему нет покоя!..»
Самое творческое и успешное время их жизни пришлось на тот возраст, в котором сегодня человеку дозволено интересоваться лишь прибавкой к пенсии. Как встречают стариков в транспорте, в богатых и небогатых магазинах... До чего мы их довели, Господи! Вот они идут по улице, будто в ожидании удара – тихие, замученные, обманутые...
За последние годы мы забыли, какими красивыми могут быть старики.
В 77 лет Леонид Оболенский получил «Золотую нимфу» на фестивале в Монте-Карло за лучшую мужскую роль! А мой дедушка взялся за свой последний фильм в 82 года и, конечно, снял бы его, если бы не развалился к тому времени советский кинематограф.
Только когда Оболенскому исполнилось 85, он написал деду: «Меня устраивает покой...» Но и за этот вынужденный покой он благодарил Бога.
Пережили все унижения эпохи – и не унизились. Теряли последние сбережения и умели красиво жить на последнюю копейку. Не ожесточились. Смеялись, шутили, были легки на подъем, любили все быстрое – самолеты, экспрессы, лошадей... Им удалось сохранить неповрежденным достоинство. А значит – свободу. В одном из последних своих писем дедушке Оболенский писал: «Я очень счастлив и свободен. Светло на душе...»
Как я хотел научиться всему этому у них – достоинству, свободе, азарту, юмору... Да, видно, не успел. И хотя подоспели годы политической свободы, я часто чувствую себя стесненным и чем-то придавленным. А порой и совершенно униженным. И это даже не зависит от того, что происходит на улице, в телевизоре или за стеклом.
Наверное, мне просто не хватает стариков. Всего, что они унесли с собой. Юрий Трифонов в одной из своих ранних повестей писал: «Необходимо единственное – атмосфера простой человечности... Никто не может выработать это ощущение сам, автономно, оно возникает от других, от близких...»
Я говорил об этом со свердловским поэтом Андреем Комлевым, он дружил с Оболенским в 70–80-е годы. Андрей рассказывает: «Я приезжал в Миасс, расспрашивал днями и ночами. У него был ясный ум и цепкая память. Он свободно переходил на французский, немецкий... И при этом был мастеровым человеком – мог отладить любую кино- и фотоаппаратуру, электрику, шил обутки и сумки... Главное, в нем было столько света! – что я большего в людях не видел. И делалось стыдно, понималось, что весь набор сногсшибательных деталей и фактов вокруг него – все это совершенно не важно. Да не будь бы ничего! Он сам – неповторимейшее явление...»
Леонид Леонидович всю жизнь страдал от своей громкой и знаменитой фамилии. После 17-го года в нем постоянно подозревали княжеского потомка, а в последние годы, когда князья вошли в моду, он устал отбиваться от комплиментов. Говорил: «Я обычный сынок русского интеллигента».
Андрей Комлев продолжает: «Он делился со мной лучшим и рад был бы поделиться со всем родом людским. А к нему все приставали – князь? не князь? – выуживали подробности из быта знаменитостей, с которыми свела его судьба. Бывший пленный и зек, скиталец, бедный старик в скудной однокомнатной хрущевке – он и был князем, но не по родословно-кастовым счетам, а в смысле истинного благородства. Неотразимый, несравненной красоты старик с блистающими глазами и все освещающей улыбкой...»
Андрей собирался написать повесть об Оболенском, но Леонид Леонидович решительно порушил этот замысел. «... Никакой обо мне повести не получится. Ибо ничего ценного я после себя не оставляю. Быть все время рядом с интересными людьми – это не значит быть самому фигурой значительной... «Греться около чужой славы» – это уже совсем дурной тон и маразм. Я хоть и немного – но сам по себе. Кому-то в чем-то помог... Все это интересно лишь для архива, когда через полста лет перелистают записи и сквозь них глянет время...»
О фильмах он даже не упоминает. Актерство свое считал если не любительским, то «фактурным». Понадобились вдруг режиссерам благородные седые старики, которые могли бы и ручку даме поцеловать, и по-французски переброситься, и по-латыни монолог произнести. Хватились – а нет в советской стране таких стариков. Ну не из-за границы же эмигрантов выписывать? А тут вдруг говорят, что есть такой Оболенский... Вот и пригодился, как он говорил, старый гимназист и седые волосы.
Несколько лет назад я встретил на Урале человека, который учился вместе с Оболенским в Пермской гимназии имени Александра Благословенного. Когда в 17-м году на улицах столиц уже постреливали, а мародеры потрошили винные склады, в провинциальной Перми всех гимназистов собрали в актовом зале, и директор гимназии востоковед Герман Германович Генкель прочитал детям доклад о значении Багдада в мировой культуре. За окнами кто-то свистел и гикал, но все слушали директора. Не потому, что боялись, а просто очень интересно рассказывал Герман Германович. Только слышно было, как тяжело вздыхал старичок-священник...

На могиле Оболенского стоит деревянный крест. На кресте по завещанию сделали надпись: «Инок Лаврентий, в миру Леонид».
Леонид Оболенский. Из хроники жизни
Родился в Арзамасе 21 января 1902 года. В Красной армии – корреспондент армейской газеты 3-й армии Восточного фронта. 1920 год – Москва. Поступил в Госкиношколу. 1922–1924 – актер-чечеточник в театре «Кривой Джимм» (Сатиры). С 1925 года – режиссер киностудии «Русь». В 1929 году – командировка в Берлин – ознакомление с технологией кинозвуковой съемки, знакомство с Марлен Дитрих и Альбертом Эйнштейном. Звукооформитель на фильме Бориса Барнета «Окраина». Знакомство с Маяковским. Работа звукооператором на фильме Сергея Эйзенштейна «Бежин луг». 1937 г. – арест. Через год – освобождение, возвращение в Москву. Преподавание во ВГИКе. 1941 г. – с институтом ушел в народное ополчение. Брянско-вяземское окружение и плен. В 43-м – удачный побег из плена. В 45-м сам явился в МВД, арестован как бывший пленный по ст. 58 п.1а. ГУЛАГ. Работа на строительстве дороги Салехард – Игарка. Затем – в Доме культуры вольнонаемных работников. Как режиссер поставил 20 спектаклей. 1952 год – освобожден. Остается в Минусинске. Осветитель, актер и режиссер в местном театре. С середины пятидесятых – на Урале. Режиссер научно-популярных фильмов на Свердловской киностудии. Корреспондент и оператор на Челябинском телевидении.
В 80-х годах снимался в фильмах «Подросток», «Россия молодая», «Красное и черное», «Факт», «Чисто английское убийство», «На исходе лета», «Прости, прощай» и многих других.
Умер в городе Миассе в ноябре 1991 года.

Дмитрий ШЕВАРОВ

Назад к ссылкам
К Оболенскому
На главную