Литературный праздник
Неприятностей избежать, к сожалению, не удалось. Правда, пожаловали они не сразу.
Как-то в Челябинске проводился Всеуральский день поэзии. Тогда к писателям относились с почтением, чуть ли не как к хоккеистам первой сборной СССР. Программа праздника была довольно обширной. Я принимал участие в поэтическом вечере, который проходил в помещении Картинной галереи.
Поэты, съехавшиеся с разных городов Урала, а также из Москвы и Ленинграда, читали свои стихи.
В конце литературного вечера очередь дошла и до меня, молодого, начинающего. Долго колебался – что прочитать? А-а, подумал, была – не была. И достал из своего, так сказать, сундука уже пропахшее нафталином стихотворение, навеяное памятным для меня концертом в филармонии.
Подуставшая публика явно начинала скучать, потому что слушать полтора часа стихи в исполнении завывающих поэтов, прямо скажем, дело не очень весёлое.
Ведущий объявил моё имя, и я с трясущимися поджилками предстал пред строгие очи взыскательной аудитории.
- Еврейские мелодии, - сказал я тихо и после небольшой паузы бросился... сам не знаю куда... может быть, даже в пропасть. Потому что тема эта по тем временам для челябинской публики была, как необъезженная лошадь. Того и гляди – взбрыкнёт.
Пододвинул поближе к себе микрофон.
Почудилось - лёгкий ветерок прошуршал по верхушкам деревьев, и листья, не успев наговориться, тут же стихли.
Странное ощущение пропасти не покидало меня.
А когда вдруг приземлился, понял – жив-здоров и ни одной царапины.
Чудак, чего боялся? Некоторые мои знакомые даже пожимали мне руки. А одна женщина средних лет подошла ко мне с просьбой переписать стихотворение.
- Для моей мамы, - уточнила она.
К ней присоединилось ещё несколько человек. А потом ещё несколько. Приятно, конечно. Можно сказать, успех.
Я охотно продиктовал им своё литературное творение и с удивлением заметил, что образовалась довольно большая группа слушателей.
- Не к добру всё это, - подумалось мне, - хотя кто его знает – времена-то меняются.
Вечером в составе других участников Всеуральского дня поэзии я был приглашён на телестудию. Каждому из нас разрешалось прочесть по одному стихотворению. Поэтому, не мудрствуя лукаво, я прочитал то же самое, что и днём, в Картинной галерее – «Еврейские мелодии». После передачи помощник режиссёра попросила нас переписать свои стихи и вручила каждому по чистому листку бумаги. Цензор почему-то в этот день отсутствовал, и старший редактор ТВ принял решение в порядке исключения транслировать выступления поэтов без предварительной записи.
Я выполнил просьбу помощника режиссёра, переписал текст, правда, неразборчиво, и уехал домой.
Чёрная волга
Моя закадычная подружка Графиня №5 всё это время вела себя по отношению ко мне весьма миролюбиво. Порою в упор не видела, чему я был очень рад. Иногда же – глаз с меня не сводила и пакости всевозможные старалась подстроить, чему я был не очень рад.
Чем я так сильно ей полюбился, сказать трудно. Но любовь свою ко мне она выказывала не однажды. Привязчивая оказалась дама, любвеобильная.
Работал я тогда на книготорговой базе, за городом, у чёрта на куличках. Числился заведующим ассортиментным складом, а выполнял функции литературного консультанта. В моём распоряжении находился весь книжный дефицит челябинской области. Эти книги выдавались для книжных магазинов только по особому распоряжению высокого начальства. А ещё у нас хранилась так называемая неходовая литература. В основном, партийная. Всякого рода политические брошюры, речи советских политических деятелей. Штабеля, горы макулатуры. Когда наступала пора, мы обрывали у этих бабочек-однодневок крылья, то бишь, обложки и отправляли эти многотонные залежи в утиль-сырьё на переработку для создания новых завалов.
И вот однажды в самый разгар какой-то очередной операции по разделыванию очередной залежавшейся партийной книжной тушки, к нам на склад вбежал перепуганный директор базы, маленький, щупленький и шустрый мужичок, поманил меня указательным пальцем, и мы зашли с ним в мой кабинет.
- Что ты натворил? – со страхом в голосе прошептал он.
Начал рыться в памяти и перебирать, словно камешки в шкатулке, свои поступки.
- Вроде бы ничего особенного, - спокойно ответил я.
- Тогда почему за тобой приехали? - недоумевал директор.
- Кто? – удивился я.
Он показал пальцем куда-то вверх и выразительно посмотрел на меня:
- Из Обкома партии, вот – кто.
- Из Обкома? – не поверил я.
- Да, именно из Обкома. На чёрной «Волге».
- Что же мне делать? – спросил я в растерянности.
- Как что? Ехать! И немедленно, - был ответ.
Водитель черной «Волги» поджидал меня, прогуливаясь вокруг машины и поглядывая на часы. Мы познакомились. Парень, примерно, 24-25 лет. Мой сверстник.
- Что-нибудь случилось? – спросил я его, когда выехали на трассу.
- Не знаю, - ответил шофёр. – Велено привезти вас, вот и всё - и он назвал имя повелителя и номер его кабинета, куда мне следует прибыть.
Здание Обкома партии, куда я был доставлен лихим водителем черной «Волги», находилось в самом центре города. Как и все партийные сооружения, оно было монументальным и впечатляющим.
В народе его называли Белым домом, благодаря белому цвету покраски наружных кирпичных стен.
С трепетом вошёл в фойе. Внимательный милиционер отдал мне честь и попросил показать партийный билет.
- Я не коммунист.
- Тогда паспорт?
- У меня нет его с собой.
- Без документа, - сказал он, - вход в это здание воспрещён.
- Но у меня срочный вызов из отдела по печати, - робко вякнул я.
- У всех вызов, - сказал страж, – но порядок есть порядок. Без документа, удостоверяющего вашу личность, вход в это здание категрически воспрещён. Принесите паспорт.
- Хорошенькие порядки, - думал я, сидя в такси, - сами вызывают на приём, и сами же не пускают.
Наконец, где-то через час-полтора я вернулся из своего странствия с паспортом в боковом кармане.
Постовой снова отдал мне честь, внимательно посмотрел на мою паспортную фотографию, сличил её со мной, живым, и убедившись в нашем сходстве, позвонил в отдел по печати. Получив подтверждение, что меня ждут, разрешил пройти наверх.
Наверху
- Садитесь, - сказал мне чёрноволосый, довольно упитанный человек средних лет. Сейчас уже не помню точно, кем он был по должности - то ли инструктором отдела по печати, то ли ещё кем-то. Да это и не важно. Важно другое, что посмотрел он на меня, как удав на кролика и принял соответствующую позу.
Кабинет его выглядел, примерно, так же – властно и массивно, дабы каждый посторонний чувствовал себя здесь мелкой сошкой и не лез на рожон.
О, всё тут казалось содеянным на века!
Стол деревянный, мощный, внушительный и неподъёмный. Стулья – под стать столу, тоже деревянные и тяжёлые. А ковёр под ногами, как в детской песенке - вот такой толщины, вот такой ширины.
И над всем этим величественно возвышался внушительных размеров портрет вождя, читающего газету «Правда».
- Да-а, тут всё нерушимо и незыблемо, - думал я, подаленный всей этой мебельной мощью.
- Представьтесь, пожалуйста, - вежливо произнёс Удав.
Я представился.
- Где вы работаете? – последовал новый вопрос.
- Вот же змей, - промелькнуло в моём сознании, - сам послал машину ко мне на работу, а теперь притворяется, будто бы ничего обо мне не знает.
- Где вы работаете? – повторил он.
Я ответил.
- Чем вы там занимаетесь? – перебирая бумаги и раскладывая их на столе, строго спросил он, явно озабоченный чем-то ещё. Прямо перед моими глазами оказалась вдруг машинописная страница с текстом моего стихотворения.
Я сразу понял, откуда ветер дует и почему именно мне была оказана такая высочайшая честь – чёрная обкомовская «Волга».
- Чем вы там занимаетесь? – повысил голос обкомовец и снова посмотрел на меня, как Удав на кролика.
- Пропагандой южно-уральской литературы, - робко пролепетал я.
- Вы хотите сказать, что книги, которые мы издаём, не пользуются спросом у населения?
- Да, некоторые названия книг остаются невостребованными.
- А сами-то вы что-то пишете? – Удав вытянул шею и неподвижно уставился на меня.
- Хорош змей, - подумал я опять, - на столе, прямо перед его носом, лежала раскрытая папка с подробной справкой, в которой перечислялись названия газет и журналов с моими немногочисленными публикациями.
- Пишу, - робко ответил я, понимая к чему он клонит.
- Узнаёте? – подсунул мне текст моего стихотворения. Ах, какая бумага! Глянцевая, высшего качества!
- Узнаю, конечно, - сказал я. - «Еврейские мелодии».
- Всё ли тут правильно? – поинтересовался обкомовский правдолюбец.
Пробегаю глазами стихотворные строчки. «Сумели ведь как-то разобрать мои иероглифы», - промелькнула мысль.
- Всё абсолютно точно, - сказал я, - ни одной ошибки.
- Вот вы тут пишете: «Я люблю вас, еврейские песни...» и так далее. Неужели среди русских песен нет таких, которые достойны вашей любви?
- Ну и змей, - подумал в который раз, - куда клонит? Проголодался, видать? - а вслух произнёс... впрочем, уже и не помню, что именно произнёс вслух. По-моему, я порол всяческую чушь о том, что люблю все песни чуть ли не всех народов мира и готов их слушать денно и нощно.
- Но в данном случае, речь не о них, - заключил я.
- У вас в стихотворении певица – «в чёрном платье и с бледным лицом». Получается так, что в Советском Союзе евреи, извините, голодают, и поэтому у них бледные лица. Так, что ли?
- Да что вы такое говорите? – не удержался я. – Ничего подобного в моём стихотворении нет и быть не может.
Удав уставился немигающими глазами в страницу с текстом.
- А почему ваша певица - в чёрном платье? Отчего такой траур?
- Мне трудно ответить на такой вопрос. Думаю, - пробормотал я не очень убедительно, - что артист одевается так, как считает нужным, исходя из своего образа.
- А я думаю,- рассвирепел Удав, который не привык слышать возражения от кроликов, - я думаю, что вы думаете неправильно, и что философия ваша попахивает, - он хлопнул себя по заднице, - гнильцой.
Тут я почувствовал, что сейчас он будет меня... как бы это сказать... заглатывать, что ли. Ну, пусть попробует.
- Вы любите, - продолжал он, воспаляясь, - совсем не то, что любят простые советские люди, - А они любят, - перешёл неожиданно на художественный шопот, - Родину нашу, свою родную землю. Вот что они любят – Россию!
Встал из-за стола. Жестикулируя руками, обозвал меня почему-то сионистом и даже... прислужником Израиля. Уже хотел, было, совсем заглотить меня, кролика, но тут вдруг открылась дверь и в кабинет вошёл директор Южно-Уральского книжного издательства.
Как я потом понял, не случайно, ибо в этом издательстве готовилась к выходу моя книга юмористических миниатюр, которая через два дня с треском вылетела из тематического плана издания.
Удав, в присутствии гостя, великодушно выпустил меня из своих цепких объятий, предупретив по-дружески напоследок, чтобы я нигде и никогда не вздумал читать кому бы то ни было это своё идеологически вредное произведение под названием «Еврейские мелодии».
Из кабинета я вышел, слегка пошатываясь, без вины виноватый, и толком не мог сообразить, куда же мне, сионисту проклятому, прежде всего податься?
Постоял-постоял в коридоре и, поразмыслив немного, подался... в обкомовский, извиняюсь, сортир. Не по нужде, между прочим.
Просто нестерпимо захотелось отмыть руки.
Сами понимаете, неприятности мои на этом, конечно, не кончились.
- Не печалуйся, сударь, - сказала любезная моему сердцу Графиня №5. – Это ведь только цветочки, а ягодки... все ещё впереди. Это я тебе твёрдо обещаю, сударь.
И слово своё она сдержала.
... Ах как время летит!
Сколько их, этих самых ягодок несладких, наглотался я за свою уже не совсем короткую жизнь!
Сколько их, Удавов всевозможных, оставили на моём теле отметины памятные, а я, вечный Кролик, никем до сих пор, к счастью, не проглоченный, капусточкой питаюсь, живу - не маюсь, ни в чём не каюсь.
А что до подружки моей закадычной Графини №5, то не забывает она меня, грешного, и здесь, в Америке, напоминая о себе при каждом удобном случае. Видать такая уж у неё работёнка.
А рассказал я обо всём этом только по одной причине.
Сегодня у меня в моей не очень разнообразной жизни небольшой праздник.
Личный праздник, даже не семейный.
Исполнилось ровно 45 лет тому самому, моему злополучному стихотворению, которому суждено было всё это время безропотно пролежать в моём литературном архиве.
Старый пожелтевший листок бумаги, обнаруженный мною совсем недавно, с еле-еле проступающими полустёршимися словами, как по мановению волшебной палочки, подхватил меня в объятия свои и забросил на космической скорости в город моей студенческой молодости, в концертный зал Челябинской филармонии, в 1957 год.
- С Днём рождения! – говорю я своему пожелтевшему, как осень, листку. - Выпускаю тебя из клетки твоей, как птицу - на все четыре стороны. Лети... ежели сможешь.
