2
“...А теперь я сам — о себе.
Никакой обо мне повести не получится. (Ваш очерк уже есть.) Ибо ничего ценного я после себя не оставляю...
Быть все время “рядом с интересными” людьми — это не значит быть самому фигурой значительной. “Был знаком с Маяковским! Он даже вспоминает обо мне в письме!”
Вот это “был знаком” и за ручку здоровался, а с таким в городки играл...
Вспоминать об этом — нелепо и совсем не утешительно. Со стороны вроде как “греться около чужой славы”, — это уже совсем дурной тон и маразм.
Я хоть немного — но сам по себе. Кому-то в чем-то помог. С кем-то что-то сделал интересное. Все это интересно лишь для архива, когда через полста лет перелистают записи и сквозь них глянет время...
Вот и прошу Вас, не надо обо мне писать. Для кинематографистов я свидетель многих дел. А то, что на экране я промелькнул 15 лет из моих 86, — это уже “ретро”. Мне забавно (при “живом трупе”)...”
Так написал мне Леонид Леонидович Оболенский 3 октября 1988-го. Кажется, что упоминание “живого трупа” связуется со съемками документальной ленты “Ваш “уходящий объект” Леонид Оболенский”. Сообщал искреннему своему другу, свердловскому кинорежиссеру Леониду Ивановичу Рымаренко, чей внук, писатель Дмитрий Шеваров, издал их переписку в журнале “Искусство кино”, № 8, 1998: “Приезжали ленинградцы, “Научфильм”, снимать и записывать “уходящий объект”. Даже вынесли меня на руках на натуру и посадили в кресло-”катушку”...”(Из письма от 24 августа 87-го).
Фильм получил в 1990-м Гран-при на международном фестивале в Швейцарии, авторы подарили Леониду Леонидовичу импортную инвалидную коляску. В связи с этим “объект” писал тому же другу Рымаренко 30 октября 90-го: ”И еще я понял, что после “уходящих” вместе со временем года наступает новое время года, не менее приятное, чем то, что прошло!” Меня же резануло название (фильма так и не видел, а отзывы слышал только похвальные): живому показали дорогу на тот свет, ускорили... Впрочем, типическая у нас нечуткость.
Что сказать о причинах столь суровых и горьких слов из цитированного выше письма ко мне? В 86—87 годах мне посчастливилось несколько раз гостить у Л.Л. в Миассе. В ту пору Оболенский был еще фигурой “опальной” — передачи о нем изымали с центрального телевидения, не печатали на открытках чудесное его лицо, желанное многим зрителям среди образов иных тиражируемых киноактеров, отменяли присвоение звания (”Народного артиста РСФСР” он получил 14 июля 91-го, за несколько месяцев до кончины)... По словам навещавшей меня супруги его Ирины Борисовны, в основе таковых обмолчаний были “сигналы по инстанциям с мест” — доносы из Миасса, и, вероятно, не только оттуда, по поводу его плена (домыслы, что он был лагерным охранником и самолично порешил множество советских людей — хотя оказывался в роли переводчика, ибо владел немецким, и ,несомненно, в этой роли житейски пособлял пленным).Также описывались сплетни относительно его мнимой “аморальности” — реально же не прощалась дерзость брака с любящей женщиной, родившейся почти шестью десятками лет позже, нежели он. А изустно и до меня докатывалось немало басен, перевиравших его сногсшибательную судьбу.
Конечно, и по собственному пристрастию к “историческим концентрациям” я не мог не расспрашивать его о минувшем. Тогда и возникло желание писать о нем документальную повесть, а для начала — достоверную заметку к 85-летию. Составить для печати в качестве хоть малой поддержки, сообразуясь с условиями тогдашней цензуры.
Ради всего этого я вопрошал к нему денно и нощно, а он не возражал, рассказывал, иногда повторяя сюжеты, но меняя в них детали, имена, названия. Тут не ощущалось ни “склероза”, ни “легкомыслия”, у Л.Л. были ясный ум и сильная память — сообщения собеседника он усваивал сразу четко и прочно. Ни в коей мере не выглядело это “набиванием цены, хлестаковщиной”, а представлялось своеобразными художественными вариациями...
Но вот однажды в ночи, очнувшись от “масштабных” исторических разысканий и бряканья громких имен, я обомлел — передо мной было такое свечение, такие сверкающие глаза и всеизлучающая улыбка, каких я больше в жизни не упомню. И стало стыдно, начинало пониматься, что весь набор броских фактов вокруг — если не сплошь фальшивое, ложное, то у него есть этому своя нерасхожая цена, — да и не будь всего этого, главное: он сам, неповторимейшее явление, у которого, что только могли, отняли, да невозможно отнять неразменное — пленяга и зек, скиталец, незащищенный старик в скудной однокомнатной хрущевке на окраине промгородка... Зато ведь по соседству — южноуральское озеро Тургояк. “Пока лежал в больнице, за окном у меня, минуя модерновые контуры города, за ближней рощей — долина реки. И каждый день, утром и вечером, когда “время движется”, Рерих писал свои этюды. Озеро-зеркало отражает, что в небе...”Пышное природы увяданье...” Всегда побуждающее к размышлениям. Особливо, когда цвета и запахи осени близки, не залиты асфальтом”. (Из письма к Рымаренко 15 сентября 74-го). Как этого Оболенского выразить? Не знаю.
Малое протокольное изложение я изготовил. И здесь из-за противоречивости показаний самого “виновника” и недостачи документальных данных потребовалась помощь. Спасибо литературному редактору Свердловского телевидения Зоряне Леонидовне Рымаренко за знакомство с ее родителем. Почтеннейший Леонид Иванович несколько раз телефонно меня консультировал, указал отнюдь необширную тогда библиографию по своему другу — почти все я и просмотрел в Белинке... Когда же в первых числах мая 87-го привез газету “Уральский рабочий” Оболенскому, он воспринял мой урезанный материал благодушно, без каких-либо протестов.
Я уже не хотел сочинять далее этакий “великосветский перечень”, да от самой “темы” не отказывался... Но по ходу перестройки публиковалась новая информация, в том числе и с перекрестьями на судьбу Л.Л. и его семьи. В 88-м обратился к нему опять с вопросами — он конкретно на них ответил, однако… Финальная часть письма приведена выше... Могу предполагать, что присущая тому моменту тяга к скандалезности в исторических пересмотрах раздражила и его. На него уже тогда нахлынули “житийные прелагатели”, досадно выпытывая одно и то же, доискиваясь вздорных анекдотических подробностей...
Итак, 21 января 2002-го Леониду Леонидовичу — 100. Писал я о нем ровно 15 лет назад, продолжать он мне запретил... Но все эти годы я не мог не обращаться к нему, собирал всякое попадавшееся о нем печатное, где, смею сказать, вижу преобладание суеты и несуразностей. Бесценны у меня два его письма. Цитировал второе, сейчас хочу обернуться к первому, присланному в июне 86-го. Совсем незадолго до того, как он, поскользнувшись на паркете миасского ДК “Прометей”, где много лет вел любительскую киностудию, сломал шейку бедра и получил свою не излеченную уже телесную травму.
“Милый мой Андрей, — “парень с нашего двора”!
Наш друг Ирина принесла тревожные вести: ”унылость, спрятанную за амнистией “возрастного рубежа”. Выбираю это резкое слово... Нам еще много надо сделать, помочь, ну хотя бы рукой. Именно сегодня она должна быть надежной и сильной. Уж очень много угроз нравственной девальвации под прикрытием полуправды и умных словесных цитат! Много нужно свежего, от себя. Вот и нет нам с тобой “возрастных рубежей”!”
(Он услышал о моей хандре, и ему было 84, а мне — 39.)
“Что же случилось?
Усталость не печаль, а здоровое чувство. Потребность в отдыхе после нелегкого труда. Может быть “отступить, чтобы дальше прыгнуть”...”
И далее:
“Усталость — одна из форм индульгенции усталости духовной. Увы, всегда разлада физической ее базы. Ведь живет фотосинтез, извечный круг: уголь, водород и свет в зерне хлорофилла — углевод. Творимая природой первичная “живинка”...
Мы же делаем —живое! Мы — вестники живого... Без этого мир улетучится в расходе теплоты, которая ничего не греет и ничего не создает.
Чижевский, Вернадский, Дьяков видели Солнце. Мы живем в разреженной плазме. Солнышко — ее концентрированное состояние.
Рерих: ”Мы дети солнца, в прямом, а не переносном смысле”.
Так вот этого дитятю надо кормить. Это чудо — “био”, которое дает больше, чем получает! И чудо это в нашей руке. Кормить зверя коня, чтобы оседлать. Иначе “пристанет”. Не повезет...”
Финал:
“И обнаружится, что нет у потока жизни “возрастного рубежа”! Есть каждый день новое, которое ждет твоего освоения, открытия и радости обретения.
Ваш “Лёха” О.!”
К письму Леонид Леонидович приложил еще страницу, где отпечатал “Защитительный псалом” библейского царя Давида. “Покойная жена Клавдия дала мне этот псалом, провожая на войну”. И мне этот псалом дважды переписывали — бытует, что женщины вручают его своим мужчинам, провожая в опасные странствия. Существенно примечание Оболенского: ”Это перевод с церковно-славянского “Евангелич. Об-ва” начала 19-го века. По-церковному псалом звучит, сильно припахивая кадильным чадом. По-русски он светлее и легче запоминается.”
Так ведь здесь и есть истинный Оболенский! Не в еретическом противоречии с христианским мотивами, а был он более исконно языческим солнечным жрецом. Он чувствовал свою прямую причастность солнышку, осязал свою благодатную нагруженность. Рассказывал мне неоднократно, как в ГУЛАГе говорил озверевшему белорусскому мальчику, у которого немцы на глазах убили родителей, а потом из партизан свои отправили в советские тюрьмы: “Летит самолет, все небо в тучах, но надо знать и верить, что за тучами светит солнце”. И как через много-много лет этот мальчик, ставший писателем (имя не произносилось), прислал ему телеграмму: “Спасибо отец за тучами правда есть солнце”.
В киноленте Сергея Мирошниченко “Таинство брака” я видел похороны Оболенского в Миассе. Высокий, по нынешней моде, деревянный православный крест. Надпись: ”Инок Лаврентий, в миру Леонид”. Фраза эта не раз цитировалась, выведена в заглавие одной статьи... Но вот в последнее мое посещение в мае 87-го Л.Л. говорил, что хотел бы иметь надпись на своем надгробии: ”Отец Лаврентий, в миру Леонид Оболенский — комик”. Наверное, слово “комик” невозможно на православном кресте, но он этого и не мог не знать, не говорил о такой надписи на кресте, о кресте не упоминалось.
Определение Оболенского врезалось незабываемой сокровенной точностью и верностью характеристики. Думаю теперь, что здесь ключ к “загадке Оболенского”. Слова “инок” я не помню в его речах, а вот “отцом Лаврентием” он называл себя неоднократно. Поименование это ему носить довелось

Продолжение на следующей странице

Продолжение
Назад к ссылкам
К Оболенскому