Обернусь к нескольким событиям его биографии, о которых в своей заметке 87-го я писал чрезмерно кратко и сглаженно по соображениям цензуры. С его слов по разным публикациям: ”Я был в пехоте с самого начала войны. В ополчении, как и многие преподаватели ВГИКа. Мне поручили дорогую киносъемочную технику (к ней прилагался возница с телегой) и велели “снять нашу победу”. Это в сорок первом-то... С этим ценным неподъемным грузом я и угодил под страшный минометный обстрел (возница мой сбежал с телегой), затем — в плен, откуда дважды бежал...” (Газета “Технополис”, Челябинск, 12 января 1992). “О том, что случилось после того, как я побежал за телегой с ездовым, который гнал лошадь, увозя аппаратуру, порученную мне. Я остановил его, дважды выстрелив в воздух, он спрыгнул на ходу... Снова огонь. Я с бесполезной польской винтовкой... Радом два немца, один с автоматом... Обо всем этом и о том, что было дальше, — лучше и точнее написано в следственном судебном деле Военного трибунала в Кишиневе. Это документ, с которым я согласен. Кроме одной формулировки: ”нанялся солдатом в ветеринарную роту”. Пленных не нанимают, а либо пристреливают, либо тумаком отправляют на черную работу. Мне дали в руки не оружие, а лопату и вилы (после второго побега) и послали в барак к чесоточным лошадям. Тогда я сбежал окончательно. Это было уже в Молдавии...” (Из письма к Рымаренко 26 декабря 86-го).
“Я был в плену в лагере “7-А” в Баварии... Французские товарищи устроили меня в бригаду по ремонту автомобилей, которую направили на восток, к Сталинграду. Так немцы привезли меня на родину, и я во время одной из бомбежек бежал. Долго скитался по деревням, пока не оказался в Молдавии. Здесь меня скосила малярия. И в полубессознательном состоянии постучался в ворота монастыря. Что надо? — спросили. — Помирать пришел. — Православный? Ну заходи. Похороним по-божески... Нельзя было не принять посвящения: держать меня в монастыре без этого было опасно. Нарекли меня Лаврентием”. (Беседа с Г. Масловским. Искусство кино № 6, 87).
“Приговор — высшая мера. Зачитано... и далее: “заменить заключением в испр. трудовой лагерь сроком на десять лет”. Я отбыл 7, с зачетом дней высоких показателей в работе. В Заполярье, на строительстве железной дороги”. (Из письма к Рымаренко 26 декабря 86-го). “Строили мы дорогу Котлас — Воркута. Начальником лагеря был полковник Барабанов. Инженер по образованию, строитель. Не было на Урале ни одного каторжника, который бы его плохо помянул. Однажды вызвал меня: “Я слышал, вы режиссер. Можете поставить оперетту?” Я говорю “Оперетку не буду. Я ее не люблю”. А Барабанов: ”Здесь же такая тоска, хоть немножко погреться у искусства. И вам интереснее, чем колоннами ходить”... Барабанов — а он предложил поставить “Холопку” Стрельникова — нашел выход: не напрямую, а через мою жену-актрису. Эйзенштейн взял да и прислал экспликацию “Холопки”. И я такую “Холопку” поставил, какой Петербург не видел! Благодаря ей у меня в заключении день за три считался”. (Газета “Технополис”).
Добавлю к этому, что слышал от него сам. Смертный приговор в Кишиневе был уже вторым в его жизни. Первый он получил в Ашхабаде в 38-м. Но тогда его матушка сумела воспользоваться письмом к его отцу Ленина (кажется, говорил, что нашла в кармане отцовского пальто). А может, это было и не письмо? “У отца было два мандата Ленина: первый — как экономисту, он был замнаркомфина; и второй — по иностранным делам”. (Из письма ко мне 3 октября 88-го)
Поразительно свойство этого человека — говорить о людях, о жизни непременно хорошее. Рассказывал, что в баварском концлагере было неплохо, интеллигентно, ибо конвоирами служили мобилизованные преподаватели школы живописи. Что австрийцы сами ему подсказали сбежать в Молдавии, когда он был обозным конюхом при их отступлении после своего неудачного побега от немцев под Сталинградом, сообщив ему, что завтра их часть расформировывается и пленных передадут немцам. Что настоятель монастыря — бывший красный артиллерийский командир и, кажется, деятель искусства — советовал ему не сдаваться НКВД, ибо никто в его приключения с побегами не поверит. А уж как завидно разглагольствовал Л.Л. о здоровом климате и пользительности образа жизни на “сибирских дачах”, о замечательных банях для зеков в брезентовых шатрах на ядреных морозах... Про эту недостроенную заполярную дорогу, именуемую “сталинской”, где под каждой шпалой человеческие кости, были телепередачи в перестроечные годы, в них всегда называли Оболенского как одного из единичных чудом выживших...
“Отец Лаврентий”. Перекликается по письму Оболенского к Рымаренко от 26 декабря 86-го: ”В отношениях с юным другом есть, видимо, долг несвершившегося отцовства”. “Юный друг” — преданная жена Ирина. И видится мне, что в мироздании Оболенского, природном и желанном, чаяние и осознание такового долга распространялось не только на друга Ирину, а на весь род людской!
Каким же образом расшифровать словосочетание: ”в миру Леонид Оболенский — комик”? О предках Л.Л. из статьи уральского фотографа и краеведа Евгения Бирюкова “Инок Лаврентий, в миру Леонид. Земные дни Л.Л. Оболенского, нашего современника, зека, кинорежиссера, жизнелюба” (”Уральский следопыт”, № 10—12, 96):”Иван Овчина-Телепень слыл фаворитом Елены Глинской, жены Василия III. Он получил княжеское достоинство и земли от Оби до Лены, став Оболенским.” Не историку можно и не знать, что при Василии III русские князья “княжеское достоинство” не получали, а были только “природными”, что “возведение в княжеское достоинство” началось в России при Петре I с пожалования такового Александру Меньшикову. Но из школьного курса стоило бы вспомнить (да еще проживая на Урале), что только при сыне Василия III (или Овчины-Оболенского) Иване Грозном Ермак шагнул к Тоболу и Иртышу, землями же от Оби до Лены на Москве еще не владели, вероятно, сих названий еще и не слышали. Да и протяженность от Оби до Лены великовата для боярского поместья, кажется, поболе всей тогдашней Московии.
Повстречав автора воспоминаний, я сказал ему это, и Евгений признал, что если подумать, то так... но вот слышал от Оболенского. А я и верю ему, верю, что сочинитель сей бессмыслицы — сам “светлейший и сиятельный” лучистым внутренним смехом, получивший гимназическое образование “Леонидыч”. Мистификация с “Обью и Леной”, видимо, из обычая его своеобразного тестирования собеседника на степень владения предметом обсуждения. Театр для себя при сиюминутном удовольствии слушателя. Но думается, что с годами смех уже был сквозь невидимые миру слезы...
Характерны заглавия публикаций об Оболенском минувшего десятилетия: “Последний князь”, “Реквием по фраку”, ”Князь советского кино” (2001)... Вот отклик на смерть Леонида Леонидовича в газете “Известия” от 23 ноября 1991-го. Называется “Последний князь среди актеров”. Подписано: М. Мурзина. “Умер носитель знатнейшей и благородной российской фамилии, потомок знаменитого рода. Носитель и хранитель вымирающей, выкорчевывавшейся десятилетиями породы человеческой, аристократизма, оригинального таланта, парадоксального ума”. И далее: ”Другого такого Лица, такой стати, такой породы в нашем кино не было: поистине “кровь — великая вещь”!”
В данном наборе слов естественно бы подивиться чуть не всему, но, главное, получается, что гений Оболенского исходит исключительно из княжеского происхождения. Между прочим, и в “неисчислимом” (по определению В.О.Ключевского) роду князей Оболенских фигурирует в 19-м веке пара сценических деятелей: театральный антрепренер князь Владимир Дмитриевич и его племянник князь Павел Дмитриевич, популярный артист драматической труппы Императорских театров, выступавший под псевдонимом “Ленский”. А вот сказанное Леонидом Леонидовичем Оболенским, чьи отец и дед не имели присловия “князь”: ”...мать моя — дочь крепостной девушки Настеньки Каледовой и арзамасского помещика Котлубицкого, потомка гатчинского полковника, участвовавшего в убийстве Павла I”. Он считал, что похож на эту бабушку, показывал молодое и нежное ее лицо на старых фото, и мне виделась со-родность...
Впрочем, подчас игриво балагурил, что отец его напоминал в анфас или в профиль Ивана Грозного, намекая, что “грозный царь” родился от князя Ивана Овчины-Телепнева-Оболенского (существует такое подозрение). Не знаю, какой образ Грозного имел в виду Л.Л.: в исполнении ли Черкасова из фильма Эйзенштейна? реконструированный ли по черепу Герасимовым? Я же видел репродукции одного только древнерусского изображения Ивана IV — портрет хранится в Копенгагене и по своей иконописной стилизованности далековат от реальности. Фаворит Елены Глинской недолго управлял государством и погиб в темнице.
По словам Леонида Оболенского, гонимая ветвь этого Ивана Федоровича сохранилась под фамилией Телепневы. Правда, существовал род дворян Телепневых, но он-то — Оболенский, а о роде дворян Оболенских известий не встречалось. В родословных же росписях князей Оболенских сей Леонид Леонидович и его реальные предки не прослеживаются. Данный вопрос исторической генеалогии был окутан таинством только в эпоху советской власти.
Приведу несколько выдержек из очерка И.В. Сахарова “Князья Оболенские” в книге “Дворянская семья” (СПб., 2000): ”...князь Константин Юрьевич, унаследовавший после отца город Оболенск, именовался князем Оболенским и передал это свое прозвание в виде фамилии своим потомкам. Во второй половине Х1V в. западнорусские земли (в том числе и Оболенск) отошли к Литве, и правнуки князя Константина, князья Семен, Иван и Андрей, потеряв свой удел, перешли на службу к великому князю Московскому Дмитрию Донскому...”
Думаю, что предки моего героя произошли из жителей этого Оболенска в пору, когда он уже перестал быть удельным центром князей Оболенских. “Среди многочисленных князей Оболенских и членов их семей было немало лиц, занимавших достаточно скромное место в обществе, поэтому в результате обмена мнений между сородичами было решено создать “Семейный союз рода князей Оболенских”. Согласно его уставу, утвержденному в Министерстве внутренних дел 15 мая 1913 г., союз учреждался “с целью объединения всех членов сего рода...”... При совете союза создавался специальный историко-генеалогический отдел “для ведения родословной князей Оболенских...”.
В эмиграции главой этого союза был князь Николай Леонидович (1878—I960, Париж), бывший чиновник Министерства внутренних дел, курский, харьковский и ярославский губернатор. Интересно, что он приходился родным дядей большому советскому поэту Константину Михайловичу Симонову, чья мама Александра Леонидовна — ур. княжна Оболенская (две ее сестры были репрессированы, одна из них затем расстреляна). “За участие в движении Сопротивления во Франции был арестован фашистами и брошен в концлагерь Бухенвальд (откуда был освобожден американскими войсками в 1945г.) глава рода князей Оболенских (в то время старший представитель старшей ветви) кн. Николай Александрович (1900 — 1979), награжденный французским правительством медалью Сопротивления с розеткой, Военным Крестом с пальмой, Кавалерским Крестом ордена Почетного Легиона. В 1963 г. он был рукоположен в священники, стал известным русским церковным деятелем и умер в Париже, будучи митрофорным протоиереем”. Своеобразна перекличка в судьбах с нетитулованным современником Леонидом Леонидовичем Оболенским.
В финале очерка И.В. Сахаров указывает наличие современного сводного родословия князей Оболенских; монографии “Князья Оболенские”, опубликованной Н.Д. Плешко в Нью-Йорке в 1959 г.; поколенной росписи князей Оболенских, опубликованной в Германии в 1987 г. Я просматривал и обширную роспись этих князей, изданную в последние годы в России (Дворянские роды Российской империи. Т.З. Князья. Под ред. С.В. Думина. М., 1996).
Немало их полегло да истерзано в гражданскую и во вторую мировую, в концлагерях фашистских и большевистских... Однако теперь уже трудно предположить существование какой-либо неучтенной ветви. Но, перелистывая многие княжеские портреты, не увидел облика, достаточно соответствующего нынешнему идеалу представления о “князе” — таковой удел выпал артисту Леониду Оболенскому.
И я к нему приставал, каюсь: князь не князь? А он отвечал, как и в беседе с Геннадием Масловским, опубликованной в журнале “Театр”, № 1, 84, что не знает о том, что его дед Леонид Егорович Оболенский, либерал-просветитель, представлен персональной статьей в словарях Брокгауза и Граната без “титула светлости”, т.е. без прибавки “кн.” — наряду с несколькими примечательными на различных поприщах именно “кн.” Оболенскими. Показывал же и медную дощечку с квартирной двери своего отца, где награвировано в правилах старой орфографии только “Леонид Леонидович Оболенский”. Правда, тут же предъявил “и еще одну всего уцелевшую семейную реликвию” — сильно потертую деревянную хлебницу в виде корзинки из дубовых листьев. После на разных кухнях довелось мне немало встречать точно таких же (или менее потертых) хлебниц — видимо, в не столь отдаленный период изготовляли их на предмет ширпотреба.
3
Позавчера ему исполнилось сто. Прервал я записи из-за действа, посвященного сему событию в екатеринбургском Доме кино. Повествовал биографию “князя Оболенского” кинооператор Игорь Персидский, соседствовавший с ним несколько лет на казенной студийной квартире здесь по улице Сухоложской. Интересно, что в пересказе Персидского многие подробности (”зигзаги по набитой канве”) существенно различались с теми, что слышал от “самого” я. Хотя по фактурности иных брызг ощущалось водолейство от того же изустного источника.
Конечно, естественны эффекты “глухих телефонов”, ошибки памяти и моей, и Персидского, но вот в печатных интервью еще по-другому, впрочем, там была цензура, да в письмах к любимому другу Рымаренко опять иначе... Таковы свойства фольклорно-эпических напластований на сюжеты, волнительные разным людям. Здесь, думаю, мифологическое исходило от самого “предмета”. Вспоминала работавшая с ним женщина-звукооператор и простодушно предположила, что Л.Л. и в жизни был актером... А он и сам называл себя по-стародавнему “лицедеем” — отображал, отыгрывал задание “режиссера”-собеседника. Помню, и мне представлялось, что он отвечает раньше, чем я спрашиваю. Вопросы-то были одни и те же, плоские, давно надоевшие, а он, дабы не повторяться, обогащал роль и фабулу, перемонтировал кадры, развивал процесс, соизмерял воздействие...

Продолжение на следующей странице

Продолжение
Назад к ссылкам
К Оболенскому