Потом показали фильм “Ваш “уходящий объект” Леонид Оболенский”. Лучше бы я этого не видел. Сусально-паскудная картинка России, за какую в тот момент в Европе давали “золотой сестерций”... А для наших зрителей: “красиво жить не запретишь”... Очень не понравился (впервые) сам Оболенский — ломался “на всю катушку”, самоистязательно разбазаривая то “нелепое”, что запрещал мне в письме 88-го. Глаголил впечатляющие наборы слов и лишь раз к финалу высказал сущее — о “гене выживаемости”, который остается один, когда гибнут остальные гены, если жизнь слишком долгое время ужасна... Судьбу Л.Л. лихо намыливать на любую моду. Чертыхнулся: если бы уж не начал про него писать, сейчас бы, наверное, и не взялся...
Перебираю тогдашние выписки и корю себя, что по неопытности не разделил, где цитировал с его голоса, а где из печатных материалов, преимущественно из беседы с Г.Масловским в № 1 журнала “Театр” за 84-й.
Это, думаю, слышанное: ”С Рубеном Симоновым — в нач. 30-х годов на одном из первых звуковых кино — о Кропоткине. Сценарий Осипа Брика. Рубен Симонов, первый из замов Вахтангова, затем главреж вахтанговского театра: “Не притворяйся кем-нибудь. В тебе есть все от ангела до черта. Дай распуститься”. Л.Л. сочно рассказывал, как видел похороны князя Кропоткина в Москве в нач. 20-х. В солнечный морозный день гроб плыл высоко в сторону Новодевичьего, из гроба румяный 80-летний покойник вздымал, словно облако, огромную белую бороду, а оркестр наяривал веселые полонезы или вальсы — увы, я не записал, какого композитора — так завещал не с траурным маршем провожать себя князь-анархист...
Впервые из уст самого Оболенского (в ленте “Уходящий объект”) услышал, что предка его лишила княжеского титула “за деспотизм” Екатерина II. Это не видится возможным по русской истории. В екатерининские времена за весьма тяжкие преступления лишали не титула, а дворянства, как привилегированной сословности (в том числе и титула, если таковой имелся). Столь значительное событие не могло бы оказаться незамеченным в родословии князей Оболенских. В их роду лишался дворянства декабрист Евгений Петрович, но по амнистии вместе с другими декабристами был восстановлен в своих сословных правах (естественно, с титулом). Восстановлены в сословных правах и декабристские дети, рожденные уже в Сибири, а рожденные до бунта прав не теряли.
В послепетровские времена “расштрафовывались” и целые семьи (Меньшикова, Толстых), но позже потомкам возвратили прежде жалованные награждения и “достоинства”. Это было обязательным в имперской дворянской корпорации, где царь назывался “первым дворянином”, исключения не могло случиться со столь высокородными дворянами, как князья Оболенские. Думаю, чушь придумал сам Л.Л. в отместку за то, что с него требовали непременно быть “князем”. Вряд ли он получил такое предание по наследству — отец и дед его были людьми грамотными.
Происхождение Л.Л. отнюдь не безвестно, а отчетливо видно на глубину трех поколений: дед, попавший в словари Брокгауза и Граната по соседству с князьями Оболенскими, несомненно, пересекался с некоторыми из них и при жизни, факт отсутствия родства сомнений не составил.
Сам Леонид Леонидович рассказывал, что в своей довоенной зарубежной командировке оказался однажды в поезде с князем-эмигрантом Оболенским и князь презрительно отозвался по поводу его “низкого” происхождения. По жизни, сколько мне известно, Л.Л. ни с какими князьями Оболенскими связей не поддерживал. Мне же он не раз поведывал иное предание. Дескать, прадед был крутым крепостником и велел для своего сына дворовому столяру изладить учебную парту. Парта получилась слишком низкой, и прадед закричал на крепостного: ”Ты хочешь, чтобы барин вырос горбатым?!” Загнал столяра в Сибирь. Через много лет повзрослевший барин (дед Л.Л.) решил продать имение, которое согласился купить солидный пожилой человек, разбогатевший в Сибири. Но по неграмотности купец не мог поставить подпись, а звали его Матвей Красов, и это был тот самый столяр. Тогда дед Л.Л. решил посвятить себя ниве народного просвещения и стал писать романы из крестьянской жизни под псевдонимом “Матвей Красов”.
Предполагаю, что эта история не из цикла про “Обь и Лену”, а стилизация по сочинениям деда, которых я не читал, но где возможны и указания на родовые корни...
“Князем Оболенским” неофициально называли отца Л.Л. в Польше, в бытность его там большевистским послом. В “Уходящем объекте” Леонид Леонидович-младший сообщает, что отец его дослужился до статского советника (полковника гражданской службы). Ранее говорилось, что отец — социал-демократ, ”почему-то он попадает в Арзамас Нижегородской губернии, где служит податным инспектором, а потом в Нижний, где он уже член поземельного банка, а потом оказывается в Перми под надзором полиции.” Из письма ко мне от 3 октября 88-го: ”Отец, живший с 1915 г. в Перми, был в партии РСДРП. После Октября примкнул к большевикам Уральской организации”.
Брат деда Валериан Егорович был ветеринаром. Его сын Валериан Валерианович Оболенский (партийная кличка — Н. Осинский) стал профессиональным революционером, после победы большевиков занимал посты первого управляющего Госбанком РСФСР, первого председателя ВСНХ, заместителя наркомзема, управляющего ЦСУ (”Огонек”, № 16, 88). Этот двоюродный дядя погиб при сталинских репрессиях. Отец умер гораздо раньше на посту директора Эрмитажа. “Очень короткое время: после того, как был смещен Тройницкий, прошло не больше половины года — отец умер. Директором стал Орбели. Отец ничего не успел продать и ничего переставить. Успел только покрасить Зимний в бирюзовый цвет, каковым он был до того, как его выкрасили в красно-коричневый, цвета запекшейся крови. Еще будучи в Москве, отец сотрудничал с Луначарским в Главискусстве”. (Из письма ко мне 88-го). Также Л.Л. указывал, что матушка была заведующей Дома отдыха Совнаркома в имении Н.Ф. фон Мекк, покровительницы Чайковского.
Леонид Леонидович Оболенский-младший в юности оказался не среди дореволюционной, а среди первой советской “элиты”. Из письма ко мне 88-го: ”Мои встречи со старыми большевиками скорее всего “соседские”. Мы жили в Первом Доме Советов (“Националь”). У отца бывали Осинские, Лебедевы-Полянские, Коллонтай, Кржижановский, Отто Шмидт, соседом по номеру был Подвойский... А мне было “не полных семнадцать”, да еще и дома только в отпускные дни. Я был на военной, в ПУР’е РККА. Вечерами — в Госшколе кино... Потом поехал с поездом Смилги (политотдел Зап. Фронта) сниматься в фильме “На красном фронте”... и — далее уже “история кинематографии”…
Да вот еще кроме “истории кинематогафии”: ”...в двадцать третьем учился в балетной школе небезызвестной в то время Шаломытовой. Разыгрывал скетчи, выламывал лихие танцевальные номера в знаменитом “Кривом Джимми” — популярном в двадцатые годы эстрадном театре... с голодухи танцевал с нэпманшами в ресторанах и кабаках. Эдакий мальчик — ты видел? — с усиками да еще во фраке, говорил: ”Рраз-решите пригласить?” И — Шимми-шимми-шимми,три-тарури...” И мне за это платили червонец в ночь плюс кормежка бесплатная”. (По воспоминаниям Владимира Мартынова. Газета “Технополис”, № 2, 92, Челябинск).
Тогда-то, верно, к сему Оболенскому и приштамповалось клеймо “князь” (фамилия сошлась по стилистике). А у него и не возникало необходимости вслух уточняться — на столь страшные подозрения в Совдепии не сознавались. “Самый аристократический, самый утонченный член нашего коллектива”, — впоследствии определял его, молодого, киноклассик Лев Кулешов. Да вот и до конца дней своих воспринимался Леонид Леонидович “ну вылитым благородным князем”, а был-то ведь истинным актером, для которого желание зрителя — закон...

Окончание на следующей странице

Окончание
Назад к ссылкам
К Оболенскому